Он не помнил, который день блуждает по этой незнакомой земле. После битвы в долине Килда он сбился с пути, несколько дней брел по взрытой сотнями лошадиных копыт дороге, ночуя в лесу неподалеку, боясь натолкнуться на красные мундиры. Несколько раз он видел повешенных, но не разобрал знаков их рода, по полуистлевшим телам, мрачно покачивающимся на развесистом дереве, были это воины из Долины или чужаки из-за Перевала. Смерть одинаково обезобразила и уравняла всех, и Эван смутно понимал, что рано или поздно и ему болтаться на таком же суку с пеньковой веревкой вокруг шеи. А если и нет, лихорадка доконает его раньше. Он набрел на сваленное сухое дерево и сел на него, со стоном расстегнул оставшиеся целыми пуговицы сюртука и долго смотрел на запекшуюся кровавую корку на груди, где прочертил след вражеский клинок.
Он не отваживался даже срезать прилипшую к ране рубаху. По правде, рану нужно было бы промыть, но сперва он не встретил ни одного ручья или речушки, а после это стало казаться уже неважным, и он просто брел в полузабытьи, думая только о прохладной воде из колодца во дворе Рат-Крогана, о руках тети, способных утишить любую боль, но даже эти мысли достигали лишь окраин разума, не проникая вглубь. Внутри же была пустота, которая уже не страшила Эвана, ибо он знал, что умрет, днем раньше или позже. И он передвигал ноги в заляпанных грязью сапогах больше по привычке маршировать.
Лихорадка усиливалась, сжигая его нутро, Эван с противным холодком страха понял это, когда в очередной раз пришел в себя и огляделся. Местность была незнакомая, пологая равнина с мягкими зеленеющими холмами похожа была на видение. Вдалеке он увидел крыши крестьянских домов и спустился по узкой тропинке в поле. Пшеница здесь была не стоптана лошадьми, не сожжена чужаками из-за гор, она колосилась, мягко покачиваясь на летнем ветру. Он провел грязной заскорузлой рукой по колосьям, достававшим ему по пояс. Тропинка петляла по полю и внезапно вывела его на широкую дорогу. Надо было сойти с нее, спрятаться, но устал бежать, и поэтому просто шел, пока дорога не привела к высокой белой ограде с мраморными барельефами.
Он прислонился к прохладной поверхности, запрокинув голову. Над ним было раскаленное, почти белое небо без единого облачка. Значит, дождя не будет… Дождь… Ему вспомнились стремительные бурные ливни в Долине Тей, как он мальчишкой босой прыгал по пенящимся лужам. Какая беспечность! Ведь тогда ему не хотелось пить…
Откуда-то из зеленой глубины сада за оградой раздались голоса, но слов Эван не разобрал. Он смотрел туда и увидел девушку — высокая, светловолосая, с небрежно перехваченными лентой волосами в простом белом платье, она бежала по высокой траве, смеясь.
И смех этот показался Эвану самой чудесной музыкой на свете. Он облокотился на ограду, не отрывая взгляда от прелестного видения, ибо уже понял — он бредит и скоро умрет. Иначе откуда в разрушенном мире взяться островку мирной жизни, которую и он сам-то почти что забыл!
- Шарлотта! Шарлотта, милая, постойте! Возьмите шляпку! - за ней на тропинку выбежала другая женщина в глухом сером платье, она несла широкополую соломенную шляпу, но Эван не смотрел на нее.
Значит, у его видения есть имя. Шарлотта! Шарлотта. Больше всего ему хотелось, чтобы девушка обернулась, но она шла вдоль изгороди, не замечая его.
А потом мир покачнулся, потерял на миг ясность очертаний и форм, и Эван ничком упал в прохладную мягкую траву, успев только подумать, что не дошел до дома… Но умирать здесь тоже хорошо. Шарлотта… Шарлот…
), но вообще предпочтения женщины могут измениться и на ровном месте, когда что-то просто надоело, или наоборот, долго не было близости с конкретным мужчиной, за это время тело отвыкло. Надо пробовать что-то новое в этом случае. 
